Перейти к содержанию
Pritchi.Net

  • Притчи

    Притчи народов мира
    Показать все категории
    • pn
      Шли путники. И случилось им сбиться с дороги, так что приходилось итти уже не по ровному месту, а по болоту, кустам, колючкам и валежнику, загораживавшим им путь, и двигаться становилось все тяжелее и тяжелее.
      Тогда путники разделились на две партии: одна решила, не останавливаясь, итти все прямо по тому направлению, по которому она шла сейчас, уверяя себя и других в том, что они не сбились с настоящаго направления и все-таки придут к цели путешествия; другая партия решила, что так как направление, по которому они идут теперь, очевидно неверное, — иначе они бы уже пришли к цели путешествия, то надо искать дорогу, а для того, чтобы отыскать ее, нужно, не останавливаясь, двигаться как можно быстрее во всех направлениях. Все путники разделились между этими двумя мнениями: одни решили итти все прямо, другие решили ходить по всем направлениям; но нашелся один человек, который, не согласившись ни с тем, ни с другим мнением, сказал, что, прежде чем итти по тому направлению, по которому уже шли, или начать двигаться быстро по всем направлениям, надеясь, что мы этим способом найдем настоящее, нужно прежде всего остановиться и обдумать свое положение и потом уже, обдумав его, предпринять то или другое. Но путники были так возбуждены движением, были так испуганы своим положением, так хотелось им утешать себя надеждой на то, что они не заблудились, а только на короткое время сбились с дороги и сейчас опять найдут ее, так, главное, им хотелось движением заглушить свой страх, что мнение это встречено было всеобщим негодованием, упреками и насмешками людей как перваго, так и второго направления. "Это совет слабости, трусости, лени", — говорили одни.
      "Хорошо средство дойти до цели путешествия, состоящее в том, чтобы сидеть на месте и не двигаться", — говорили другие. "На то мы люди и на то нам даны силы, чтобы бороться и трудиться, побеждая препятствия, а не малодушно покоряться им", — говорили третьи.
      И сколько ни говорил отделившийся от большинства человек о том, что, двигаясь по ложному направлению, не изменяя его, мы наверное не приближаемся, а удаляемся от своей цели, и что точно так же мы не достигнем цели, если будем метаться из стороны в сторону, что единственное средство достигнуть цели состоит в том, чтобы, сообразив по солнцу или по звездам, какое направление приведет нас к нашей цели, и избрав его, итти по нем, но что для того, чтобы это сделать, нужно прежде всего остановиться, остановиться не за тем, чтобы стоять, а за тем, чтобы найти настоящий путь и потом уже неуклонно итти по нем, и что для того и для другого нужно первое остановиться и опомниться, — сколько он ни говорил этого, его не слушали.
      И первая часть путников пошла вперед по направлению, по которому она шла, вторая же часть стала метаться из стороны в сторону; но ни та, ни другая не только не приблизились к цели, но и не выбрались из кустов и колючек и блуждают до сих пор.
      Точь в точь то же самое случилось со мной, когда я попытался высказать сомнение в том, что путь, по которому мы забрели в темный лес рабочаго вопроса и в засасывающее нас болото немогущих иметь конца вооружений народов, есть не вполне тот путь, по которому нам надо итти, что очень может быть, что мы сбились с дороги, и что поэтому не остановиться ли нам на время в том движении, которое очевидно ложно, не сообразить ли прежде всего по тем общим и вечным началам истины открытой нам, по тому ли направлению мы идем, по которому намеревались итти? Никто не ответил на этот вопрос, ни один не сказал: мы не ошиблись в направлении и не блуждаем, мы в этом уверены потому-то и потому-то. Ни один человек не сказал и того, что, может-быть, и точно мы ошиблись, но что у нас есть средство несомненное, не прекращая нашего движения, поправить нашу ошибку. Никто не сказал ни того, ни другого. А все разсердились, обиделись и поспешили заглушить дружным говором мой одиночный голос. "Мы и так ленивы и отсталы. А тут проповедь лени, праздности, неделания!" Некоторые прибавили даже: ничегонеделания. "Не слушайте его, — вперед, за нами!" — закричали как те, которые считают, что спасение в том, чтобы, не изменяя его, итти по раз избранному направлению, какое бы оно ни было, так и те, которые считают, что спасение в том, чтобы метаться по всем направлениям.
      — Что стоять? Что думать? Скорее вперед! Все само собой сделается!
      Люди сбились с пути и страдают от этого. Казалось бы, первое и главное усилие энергии, которое следует сделать, должно бы быть направлено не на усиление того движения, которое завлекло нас в то ложное положение, в котором мы находимся, а на остановку его. Казалось бы, ясно то, что, только остановившись, мы можем хоть сколько нибудь понять свое положение и найти то направление, в котором мы должны итти, для того, чтобы притти к истинному благу не одного человека, не одного разряда людей, а к истинному общему благу человечества, к которому стремятся все люди и отдельно каждое сердце человеческое. И что же? Люди придумывают все возможное, но только не то одно, что может спасти, и если и не спасти их, то хоть облегчить их положение, именно то, чтобы хоть на минуту остановиться и не продолжать усиливать своею ложною деятельностью свои бедствия. Люди чувствуют бедственность своего положения и делают все возможное для избавления себя от него; но только того одного, что наверное облегчит их положение, они ни за что не хотят сделать, и совет сделать это больше всего раздражает их.
      Если бы можно было еще сомневаться в том, что мы заблудились, то это отношение к совету одуматься очевиднее всего доказывает, как безнадежно мы заблудились и как велико наше отчаяние.
    • pn
      Торговали люди мукою, маслом, молоком и всякими съестными припасами. И один пред другим, желая получить побольше барышей и поскорее разбогатеть, стали эти люди все больше и больше подмешивать разных дешевых и вредных примесей в свои товары: в муку сыпали отруби и известку, в масло пускали маргарин, в молоко - воду и мел. И до тех пор, пока товары эти не доходили до потребителей, все шло хорошо: оптовые торговцы продавали розничным и розничные продавали мелочным.
      Много было амбаров, лавок, и торговля, казалось, шла очень успешно. И купцы были довольны. Но городским потребителям, тем, которые не производили сами своего продовольствия и потому должны были покупать его, было очень неприятно и вредно.
      Мука была дурная, дурное было и масло и молоко; но так как на рынках в городах не было других, кроме подмешанных, товаров, то городские потребители продолжали брать эти товары и в дурном вкусе их и в своем нездоровье обвиняли себя и дурное приготовление пищи, а купцы продолжали все в большем и большем количестве подмешивать посторонния дешевыя вещества к съестным припасам.
      Так продолжалось довольно долго; городские жители все страдали и никто не решался высказать своего недовольства.
      И случилось одной хозяйке, всегда питавшейся и кормившей свою семью домашними припасами, приехать в город. Хозяйка эта всю свою жизнь занималась приготовлением пищи и хотя и не была знаменитой поварихой, но хорошо умела печь хлебы и вкусно варить обеды.
      Купила эта хозяйка в городе припасов и стала печь и варить. Хлебы не выпеклись, а развалились. Лепешки на маргариновом масле оказались невкусными. Поставила хозяйка молоко, сливки не настоялись. Хозяйка тотчас же догадалась, что припасы нехороши. Она осмотрела их, и ея догадка подтвердилась: в муке она нашла известку, в масле — маргарин, в молоке — мел. Увидав, что все припасы обманные, хозяйка пошла на базар и стала громко обличать купцов и требовать от них или того, чтобы они держали в своих лавках хорошие, питательные, непорченые товары, или чтобы перестали торговать и закрыли свои лавочки. Но купцы не обратили никакого внимания на хозяйку и сказали ей, что товары у них первый сорт, что весь город уже сколько лет покупает у них и что они даже имеют медали, и показали ей медали на вывесках. Но хозяйка не унялась.
      —    Мне не медали нужны, — сказала она, — а здоровая пища, такая, чтобы у меня и у детей от нея животы не болели.
      — Верно ты, матушка, муки и масла настоящаго и не видала, — сказали ей купцы, указывая на засыпанную в лакированные закрома белую на вид, чистую муку, на жалкое подобие масла, лежащее в красивых чашках, и на белую жидкость в блестящих прозрачных сосудах.
      — Нельзя мне не знать, — отвечала хозяйка, — потому что я всю жизнь только то и делала, что сама готовила и ела вместе с детьми. Товары ваши порченые. Вот вам доказательство, — говорила она, показывая испорченный хлеб, маргарин в лепешках и отстой в молоке. — Ваши товары надо все в реку бросить или сжечь и на место их завести хорошие! — И хозяйка не переставая, стоя пред лавками, кричала все одно подходившим покупателям, и покупатели начинали смущаться.
      Тогда, видя, что эта дерзкая хозяйка может повредить их торговле, купцы сказали покупателям: "Вот посмотрите, господа, какая шальная эта баба. Она хочет людей с голоду уморить. Велит все съестные припасы потопить или сжечь. Что же вы будете есть, коли мы ея послушаемся и не будем продавать вам пищи? Не слушайте ея: она — грубая деревенщина и не знает толка в припасах, а нападает на нас только из зависти. Она бедна и хочет, чтобы и все были так же бедны, как она".
      Так говорили купцы собравшейся толпе, нарочно умалчивая о том, что женщина хочет не уничтожать припасы, а дурные заменить хорошими.
      И тогда толпа напала на женщину и начала ругать ее. И сколько женщина ни уверяла всех, что она не уничтожить хочет съестные припасы, что она, напротив, всю жизнь только тем и занималась, что кормила и сама кормилась, но что она хочет только того, чтобы те люди, которые берут на себя продовольствие людей, не отравляли их вредными веществами под видом пищи; но сколько она ни говорила и что она ни говорила, ея не слушали, потому что было решено, что она хочет лишить людей необходимой для них пищи.
      То же случилось со мной по отношению к науке и искусству нашего времени. Я всю жизнь питался этой пищей и — хорошо ли, дурно — старался и других, кого мог, питать ею. И так как это для меня пища, а не предмет торговли или роскоши, то я несомненно знаю, когда пища есть пища и когда только подобна ей. И вот, когда я попробовал той пищи, которая стала продаваться в наше время на умственном базаре под видом науки и искусства, и попробовал питать ею любимых людей, я увидал, что большая часть этой пищи не настоящая. И когда я сказал, что та наука и то искусство, которыми торгуют на умственном базаре, маргариновыя или по крайней мере с большими подмесями чуждых истинной науке и истинному искусству веществ, и что знаю я это, потому что купленные мной на умственном базаре продукты оказались неудобосъедаемыми ни для меня, ни для близких мне людей, не только неудобосъедаемыми, но прямо вредными, то на меня стали кричать и ухать и внушать мне, что это происходит от того, что я не учен и не умею обращаться с такими высокими предметами. Когда же я стал доказывать то, что сами торговцы этим умственным товаром обличают безпрестанно друг друга в обмане; когда я напомнил то, что во все времена под именем науки и искусства предлагалось людям много вреднаго и плохого и что потому и в наше время предстоит та же опасность, что дело это не шуточное, что отрава духовная во много раз опаснее отравы телесной и что поэтому надо с величайшим вниманием изследовать те духовные продукты, которые предлагаются иам в виде пищи, и старательно откидывать все поддельное и вредное, — когда я стал говорить это, никто, никто, ни один человек ни в одной статье или книге не возразил мне на эти доводы, а из всех лавок закричали, как на ту женщину: он безумец! он хочет уничтожить науку и искусство, — то, чем мы живем. Бойтесь его и не слушайтесь! Пожалуйте к нам, к нам! У нас самый последний заграничный товар.
    • pn
      Выросла сорная трава на хорошем лугу. И, чтобы избавиться от нея, владельцы луга скашивали ее, а сорная трава от этого только умножалась. И вот добрый и мудрый хозяин посетил владельцев луга и в числе других поучений, которыя он давал им, сказал и о том, что не надо косить сорную траву, так как она только больше распложается от этого, а надо вырывать ее с корнем.
      Но или потому, что владельцы луга не заметили, в числе других предписаний добраго хозяина, предписания о том, чтобы не косить сорной травы, а вырывать ее, или потому, что не поняли его, или потому, что по своим расчетам не хотели исполнить этого, но вышло так, что предписание о том чтобы не косить сорной травы, а вырывать ее, не исполнялось, как будто его никогда и не было, и люди продолжали косить сорную траву и размножать ее. И хотя в последующие годы и бывали люди, которые напоминали владельцам луга предписание добраго и мудраго хозяина, но их не слушали и продолжали поступать попрежнему, так что скашивать сорную траву, как только она показывалась, сделалось не только обыкновением, но даже священным преданием, и луг все больше и больше засорялся. И дошло дело до того, что в лугу стали одне сорныя травы, и люди плакались на это и придумывали всякия средства для поправления дела, но не употребляли только одного того, которое давно уже было предложено им добрым и мудрым хозяином. И вот случилось в последнее время одному человеку, видевшему то жалкое положение, в котором находился луг, и нашедшему в забытых предписаниях хозяина правило о том, чтобы не косить сорной травы, а вырывать ее с корнем, — случилось этому человеку напомнить владельцам луга о том, что они поступали неразумно и что неразумие это уже давно указано было добрым и мудрым хозяином.
      И что же? — вместо того, чтобы проверить справедливость напоминания этого человека и в случае верности его перестать косить сорную траву и в случае неверности его доказать ему несправедливость его напоминания или признать предписания добраго и мудраго хозяина неосновательными и для себя необязательными, владельцы луга не сделали ни того, ни другого, ни третьяго, а обиделись на напоминания того человека и стали бранить его. Одни называли его безумным гордецом, вообразившим себе, что он один из всех понял предписание хозяина; другие — злостным лжетолкователем и клеветником; третьи, забыв о том, что он говорил не свое, но напоминал только предписания почитаемаго всеми мудраго хозяина, называли его зловредным человеком, желающим развести дурную траву и лишить людей их луга. "Он говорит, что не надо косить траву, а если мы не будем уничтожать траву, — говорили они, нарочно умалчивая о том, что человек говорил не о том, что не надо уничтожать сорную траву, а о том, что надо не косить, а вырывать ее, — то сорная трава разрастется и уже совсем погубит наш луг. И зачем нам тогда дан луг, если мы должны воспитывать в нем сорную траву?" И мнение о том, что человек этот или безумец, или лжетолкователь, или имеет целью вред людей, до такой степени утвердилось, что все его бранили и все смеялись над ним. И сколько ни разъяснял этот человек, что он не только не желает разводить сорную траву, но, напротив, считает, что в уничтожении дурной травы состоит одно из главных занятий земледельца, как и понимал это добрый и мудрый хозяин, слова котораго он только напоминает, — сколько он ни говорил этого, его не слушали, потому что окончательно решено было, что человек этот или безумный гордец, превратно толкующий слова мудраго и добраго хозяина, или злодей, призывающий людей не к уничтожению сорных трав, а к защите и возращению их.
      То же самое случилось и со мной, когда я указал на предписание евангельскаго учения о непротивлении злу насилием. Правило это было проповедано Христом и после Него во все времена и всеми Его истинными учениками. Но потому ли, что они не заметили этого правила, или потому, что они не поняли его, или потому, что исполнение этого правила показалось им слишком трудным, — чем больше проходило времени, тем более забывалось это правило, тем более и более удалялся склад жизни людей от этого правила, и наконец дошло дело до того, до чего дошло теперь, — до того, что правило это уже стало казаться людям чем-то новым, неслыханным, странным и даже безумным. И со мной случилось то же самое, что случилось с тем человеком, который указал людям на давнишнее предписание добраго и мудраго хозяина о том, что сорную траву не надо косить, а надо вырывать с корнем.
      Как владельцы луга, умышленно умолчав о том, что совет состоял не в том, чтобы не уничтожать дурной травы, а в том, чтобы уничтожать ее разумным образом, сказали: не будем слушать этого человека, — он безумец, он велит не косить дурных трав, а велит разводить их, так и на мои слова о том, что, для того чтобы по учению Христа уничтожить зло, надо не противиться ему насилием, а с корнем уничтожать его любовью, сказали: не будем слушать его, он безумец: он советует не противиться злу, для того чтобы зло задавило нас.
      Я говорил, что по учению Христа зло не может быть искоренено злом, что всякое противление злу насилием только увеличивает зло, что по учению Христа зло искореняется добром: "благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас, творите добро ненавидящим вас, любите врагов ваших, и не будет у вас врага" *). Я говорил, что по учению Христа вся жизнь человека есть борьба со злом, противление злу разумом и любовью, но что из всех средств противления злу Христос исключает одно неразумное средство противления злу насилием, состоящее в том, чтобы бороться со злом злом же.
      И эти слова мои были поняты так, что я говорю, будто Христос учил тому, что не надо противиться злу. И все те, чья жизнь построена на насилии и кому поэтому дорого насилие, охотно приняли такое перетолкование моих слов и вместе с ним и слов Христа, и было признано, что учение о непротивлении злу есть учение неверное, нелепое, безбожное и зловредное. И люди спокойно продолжают под видом уничтожения зла производить его.
      •) Учение двенадцати апостолов.
    • pn
      Когда Адам и Ева, за преступление их, были изгнаны из Едема, и благочестивый Авель уже испустил дух под тяжкою рукою своего брата, Мирза, возлюбленная и горестная сестра Авеля, воспитывала дерева и цветы. То был Едем в малом виде, полный прохладных теней и благоухания.
      Скоро потом вошла Мирза в сад и ужаснулась, увидев опустошение на листьях и на цветах. Она подошла ближе, увидела на ветви страшное животное с грызущими зубами, ужаснулась еще более и побежала к брату своему Сифу. «Посмотри», сказала она, «змея сидит на ветви и пожирает мои кустарники».
      Сиф пришел в сад и, посмотрев на гусеницу, сказал: «Нет, Мирза! токмо страх представил тебе животное в ужасном виде. Змея пресмыкается на чреве, а сие животное имеет ноги; это иной червь, который, подобно агнцам, живет листьями. Я раздавлю его!» Юноша потряс дерево, и гусеница упала на землю.
      «Ах, нет! нет!» умоляла Мирза, «не убивай его! Не насыщаемся ли и мы древесными плодами? Животное не знает, что это мой сад и моя радость. И так не убивай его. Я стану кормить его досыта, и оно не будет вредить растениям».
      «Не подчинены ли нам звери и не в нашей ли они власти?» сказал юноша.
      «Однакож», отвечала Мирза, «лучше оказывать милосердие и кротость, нежели власть. Оставь ему жизнь!»
      Потом Мирза сделала жилище для гусеницы, и давала ей, утром и вечером, листьев и цветов древесных более, нежели она могда потребить.
      В следующее утро рано пришла Мирза в сад и посмотрела в жилище гусеницы, но не нашла ее. «О, она еще спит», сказала Мирза с детскою простотою», но я не хочу будить ее, а стану собирать листья, пока роса еще лежит на них». Так собирала она листья и цветы. Ибо Мирза, благотворя насекомому, полюбила его. Она любила всю природу, с того времени как не стало Авеля.
      Когда Мирза с цветами и листьями подошла к жилищу гусеницы, она нашла в нем смертный покров ея, блестящий и прекрасный, как среброцветное яблоко. Мирза остановилась в удивлении; она призвала отца, мать и все свое семейство, и сказала: «Посмотрите, какое творение я воспитала! Теперь оно мертво и покоится в удивительном гробе. Но как знать? Может быть оно снова возродится!»
      Так говорила Мирза в пророческом духе. Но она не знала, что имеет дар предвещания.
      Адам, отец ея, сказал: «Кто может изследовать сие таинство? Конец и начало сокрыты от очей человеческих. Но да не останется новое явление без мудраго поучения. Внесем сие творение в нашу хижину».
      По словам его, они внесли покров животнаго в свое жилище. Мирза между тем говорила: «Я радуюсь, что пеклась об нем до самой его смерти».
      Так лежал покров неизвестнаго животнаго в жилище людей, для них образ Авеля, первопреставльшагося. Одним утром, когда все они были вместе и с унынием разговаривали о смерти, вдруг раздался тихий шум и смертный покров сам собою пришел в движение. Все приступили к нему и смотрели в тихом ожидании.
      Мгновенно распалась среброцветная гробница: из нея вышло живое существо, трепещущее и распускающее двойныя крылья. И крылья его были голубыя, подобныя сафиру и ясному своду небесному, окруженныя златыми воскраинами, и каждое крыло было в пядень длиною и широтою. На распавшейся гробнице лежала красная капля, подобная капле крови. Новорожденное существо, на шумящих крыльях, оставило хижину, и вознеслося превыше благоуханий дерев цветущих.
      Священное удивление и радость наполнили сердца первобытных людей; они вспомнили об Авеле, первопреставльшемся, и очи их отверзлися и узрели Авеля, подобнаго Ангелу.
      И услышали они глас Ангела смерти, вещающий к ним: «Зрите, в смерти зараждается жизнь, и дни грядут в вечность. Чистым помыслам и детской вере дается созерцать истину в чувственных образах».
      С сего дня престала Мирза печалиться об Авеле, и первобытные люди начали помышлять о смерти с радостною надеждою.
    • pn

      Слезы

      От pn, в Круммахер Ф.А.,

      В лунную и звездную ночь ходил Гилель с учеником своим Сади по садам горы Масличной.
      Сади сказал: «Видишь ли ты там человека в лучах месяца? что он делает?»
      Гилель ответсвовал: «Это Садок: он сидит на могиле своего сына и плачет».
      «Не уже ли Садок», сказал юноша, «не может умерить своей печали. Народ называет его справедливым и мудрым».
      «Разве справедливый и мудрый не должен чувствовать горести?» возразил Гилель.
      «В чем же состоит преимущество мудраго пред безумцем?" спросил Сади.
      Тогда ответсвовал учитель: «Смотри: горькия слезы очей его падают на землю; но лице его обращено к небесам».
    • pn

      Товия

      От pn, в Круммахер Ф.А.,

      Когда Товии младшему, благословенному долготою дней, исполнилось сто двадцать семь лет, проведенных радостно в страхе Божием, тогда впал он в тяжкую болезнь: ибо конец жития его приблизился. Сын его Азария стоял у одра его и плакал; страдания отца раздирали сердце его. Но Товия не жаловался и не стенал; душа его была ясна, и лице просиявало, когда болезнь на краткое время отступала.
      Тогда Азария рек: «Отче! Душа моя недоумевает, как можешь ты быть весел и мужествен в толикой борьбе, в горьких страданиях и пред лицем смерти?»
      Товия отверз уста свои и рек: «Сын мой! Я часто разсказывал тебе о странствовании моем из Нинивии в землю Индийскую, которое повелел мне отец во дни моей юности. Под руководством Божиим исполнив верно волю отца моего, я должен был возвратиться в отчизну. С радостным мужеством пустился я в трудный путь: ибо я совершил дело мое и шел в дом отца моего. Последние дни странствования моего были самые тяжкие, ибо путь мой лежал чрез горящия песчаныя пустыни и дикия, крутыя горы. Но помышления об отце и отчизне наполняли сердце мое мужеством и укрепляли утомленное тело мое. Я удвоил шаги, достиг отчизны и пал в объятия отца моего».
      Тут объяли умирающаго жестокия страдания. Когда они прошли, старец улыбнулся, и продолжал: «И что значит смертный отец пред Вечным? Не руководил ли Он меня в течении жизни? Не посылал ли Он мне Ангела своего во время опасности и печали? Оставит ли меня ныне, на распутии? Нет! странствование мое скончавается; я возвращаюсь в отчизну».
      По сих словах, Товия благословил сынов своих и сыны сынов своих, и скончался на руках Азарии. Они погребли его, и все племя Товии ходило по пути правому, в жизни непорочной.
    • pn
      Мудрый Гилель беседовал однажды со своими учениками о терпении. Они сказали ему: Учитель! скажи нам притчу или сравнение, по обычаю твоему.
      Гилель ответствовал: «Я уподобляю терпение самому лучшему из земных произведений, драгоценному камню. Подавляемый песком и скалами, он покоится во мрачном недре земли. Хотя ни один лучь солнца не приближается к нему, но он сияет в неувядаемой красоте, дитя небеснаго света, верно сохраняющее свое происхождение. Так пребывает в нем блеск его и в ночь самую глубокую. Но освобожденный из мрачной темницы и вынесенный на свет, составляет он, вместе со златом, знак и украшение величия — перстень, скипетр и венец».
      «Самую сокровенную и самую тихую добродетель уподобляешь ты величайшему из земных украшений!» воскликнули ученики в удивлении.
      «Ея конец», ответствовал Гилель, «есть венец жизни».
    • pn
      Сократ, мудрый сын СоФрониска, говорил однажды в кругу учеников своих о всеуправляющем Провидении Божием, как Оно все зрит и все слышет, везде присутствует и обо всем печется, и чем более человек благоговеет пред Ним, тем более Его ощущает и познает.
      При сем мудрый учитель, в умилении своего сердца, употребил сравнение из песней безсмертнаго Гомера и уподобил божественное провидение матери, которая тихо и невидимо отгоняет мух от своего дитяти, покоящагося сном сладким.
      Между учениками Сократа был и Критий, предатель, осудивший его на смерть. Он смеялся над сравнением, ибо оно казалось ему слишком обыкновенным и низким. Сократ заметил ето и проник мысль его. По сему он обратился к нему и спросил: «Чувствуешь ли ты, любезный Критий, как близко человечество в простоте своей к божеству?» Критий, со злобою в сердце, удалился. Сократ продолжал поучать других учеников.
      Потом, когда Сократ, злобою Крития, был осужден на смерть и должен был выпить яд, гонитель вспомнил о словах и сравнении мудраго мужа. Он пришел к нему и с презрением спросил: «Теперь, Сократ, будут ли боги отгонять от тебя мух?»
      Сократ улыбнулся и отвечал: «Критий, я совершил дело мое, и иду, под руководством Провидения, к сладкому покою. И так, могу ли я бояться мух?»
    • pn
      Благочестивый муж, именем Плацидий, отправился в Африку, в страну диких Намаков, чтобы проповедывать Слово Господне. Однажды, когда он был на поле, среди дикаго народа, и возвещал им имя Божие, Отца небеснаго, вдруг из песков вышло чудовище, черная ядовитая змея, и обвилась вокруг ног его.
      Увидев сие, Намаки ужаснулись: ибо они думали, что змея умертвит Плацидия, и не осмеливались напасть на нее, чтобы не раздражить ея ярости.
      Но Плацидий стоял спокойно, распростер руки свои и взирал на небо. Чудовище обвилось вокруг колен, лядвий и тела благочестиваго мужа.
      Народ трепетал и не смел дышать от страха. Но Плацидий стоял спокойно и смотрел на небо.
      Змея обвилась вокруг шеи благочестиваго мужа, подняла свою голову над его головою, глаза ея сверкали как два рубина и язык свистал в открытой ея пасти. Плацидий пребывал спокоен и смотрел на небо.
      Тогда народ помыслил в сердце своем: «Час его пришел: кто может спасти его?» Но змея не причинила ему ни малейшаго вреда, спустилась медленно с тела его на землю, и скрылась в песках.
      Народ изумился, и хотел назвать богом Плацидия; но он воспретил ему и сказал: «Молитесь Тому, на Кого я возлагал мое упование, чье дело я совершаю. Призвавший меня, сотворил и змею: и так должно ли удивляться, что Он спас меня от смерти?»
    • pn
      Когда Каин жил в земле Наид, обонпол Едема к Востоку, сидел он однажды, поникнув головою на длани, под Теревинфом, и вздыхал. Жена его, взяв на руки сына их, младенца Еноха, вышла искать его. Нашедши, долго стояла она подле Каина под Теревинфом, и слушала его вздохи.
      Наконец, она сказала ему: «Каин, о чем вздыхаешь ты, и уже ли не будет конца твоему сетованию?» Каин затрепетал, поднял голову и сказал: «Ах, ето ты Селла? Грех мой велик, и не простится мне!»
      Потом он снова опустил голову и закрыл глаза рукою.
      Но жена его продолжала говорить тихим голосом: «Ах, Каин Господь милосерд и благость Его велика».
      Каин, услышав сии слова, затрепетал снова, и сказал: «О! уже ли и твой язык будет для меня тернием, пронзающим мое сердце?» Но Селла ответствовала: «Да не помыслит сего никогда душа моя! Выслушай меня, Каин, и посмотри вокруг себя. Не цветут ли нивы наши, не собираем ли мы богатую жатву? Не милостив ли к нам Бог, не посылает ли нам щедро дары свои?»
      «Тебе, Селла, тебе, и твоему Еноху», отвечал Каин, но не мне! В благости Его я токмо вижу, сколь далеко я отстоял от Него, когда я — убил Авеля!»
      Селла прервала слова его и сказала: «Не ты ли, Каин, возделываешь землю и разсеваешь семена по браздам? И для тебя сияет заря утренняя, как в Едеме, и блистает роса на цветах и класах».
      «Ах, Селла, бедная жена моя!» отвечал Каин, «Я вижу в утренней заре токмо окровавленную голову Авеля, и в росе на каждом класе токмо слезы, на каждом цветке токмо кровавыя капли! И когда взойдет солнце, я вижу за собою, в собственной моей теyи, убитаго Авеля; а перед собою, себя самаго, его убийцу. Журчание ручья не есть ли голос, вопиющий об Авеле, и в дыхании прохладнаго ветерка не чувствую ли я его дыхания? Ах, тихий голос, который я слышу повсюду, гораздо ужаснее для меня слов гнева, взывавших ко мне во громе: «Где Авель, брат твой?» Наступает ночь: ах, она обнимает меня как мрачная могила и вокруг меня царство смерти. Токмо полдень есть час мой, когда солнце палит мою голову, когда мой пот каплет на бразды и нет для меня прохлады».
      «О, Каин, мой возлюбленный!» сказала Селла: «Посмотри! Там идут наши агнцы: они белы как лилии в поле и сосцы их полны млека. Они весело скачут в ограду, под блеском вечерней зари».
      Каин неподвижными взорами посмотрел на них, и воскликнул: «Ах! ето Авелевы агнцы! они покрыты кровию Авеля! Их голос есть вопль об Авеле! ето голос сетования! Что может принадлежать Каину?»
      Селла плакала и говорила: «Разве я не Селла, жена твоя, которая тебя любит?»
      Но Каин отвечал: «Как можешь ты любить Каина, который сам не любит себя? Я заставляю тебя токмо вздыхать и плакать! Как можешь ты любить Каина, убийцу брата своего?“
      Тут Селла подала ему Еноха, сына их, и дитя улыбалось к отцу своему.
      Каин пал ниц под Теревинфом, рыдал и вопил: «Ах, я не должен видеть и улыбки невинности! Ета улыбка не сына Каинова, ето улыбка Авеля, убитаго Каином!“
      Так вопиял он и умолк, припав к земле челом своим. Селла преклонилась к Теревинфу, ибо она трепетала, и слезы ея падали на землю.
    • pn

      Иов

      От pn, в Круммахер Ф.А.,

      Во времена Иова, в стране Уц, жил Пророк Господень, именем Елиуд. К нему пришел Иорам, друг Иова, и сказал: «Пути Господни неисповедимы: но для чего праведник должен столь много страдать? Зри: Иов лишился всего имения и всех благих своих, дети его соделались добычею смерти, и те, которым надлежало утешать его, поносят и преогорчают его жестокими словами; сего мало: он поражен болезнию и все тело его покрыто язвами».
      «Рука Господня прикоснулась к нему», ответствовал Пророк.
      «Но Иов», продолжал Иорам, «благочестив и богобоязнен паче всtх людей. Не спасал ли он погибающих, которые требовали помощи, и сирот, которые не имели заступника? Не был ли он отец yищим, око слепым, нога хромым? Правда была одеяние его, и всяк, кто зрел Иова, славил его и почитал блаженным».
      «Блажен человек, котораго наказует Всемогущий, ответствовал Пророк.
      «Но Всемогущий не есть ли и Всеблагий?» сказал Иорам. «Почто наказывать того, кто, щедро разсыпая дары Божии на пользу ближних, оправдался в путях Господних пред очами всех людей?»
      «Чтобы он оправдался и пред очами Божиими», ответствовал Пророк.
      «Какую еще жертву может принести ему Иов?» спросил Иорам.
      «Труднейшую и драгоценнейшую», ответствовал Пророк: «волю свою».
×
×
  • Создать...