Перейти к содержанию
Pritchi.Net

  • Притчи

    Притчи народов мира
    Показать все категории
    • pn
      Бысть старый муж, велми стар, и сватался ко прекрасной девице, брадою сед, а телом млад, костью храбр, плотию встанлив, умом свершен; и рече старый муж ко девице: «поиди за меня, девица: носить тебе у меня есть что, слуг и рабынь много, и коней и портищ дорогоценных много, есть тебе у меня в чем ходити, пити, и ясти, и веселитися». И рече девица ко старому своему мужу: «О безумный и несмысленный старый старик, матерой материк! Коли меня, прекрасную девицу, поимеш за себя, храбрость твоя укротитца, и образ твой померкнет, и седины твои пожелтеют, тело твое почернеет, и кости твои изсохнут, и уды твои ослабеют, и плоть твоя обленитца, и не угоден будеши младости моей и всему моему животу не утеха будеши; ум твой от тебя отидет, и учнеш ходити, аки лихая понурая свиня, на добро и на любовь не помыслишь, и уды твои ослабеют, и плотскому моему естеству не утеха будеши; тогда аз, девица, от распаления, впаду в преступление со младым отроком, с молодцом хорошим, а не с тобою, старым мужем, с вонючею душою, с понурою свинею». И рече старый муж ко девице: «на что, девица, словеса сия, сложила, аки древа листием украсила, аки цвет по земли расцветила? А в дому моем рабы; государынею будеши; и станеш, моя миленкая, на многоценних коврах сидеть, пити, и ясти, и веселитися со мною неизреченна многоразличные яствы: не дам тебе, миленкая, у печи от огня рукам твоим упечися и ногам твоим о камень разбитися. Сядешь, моя миленкая, в каменной полате; и начну тебя, миленькая, согревати в теплой бане, по вся дни, украшу тебя, миленкая, аки цвет в чистом поле, и аки паву, птицу прекрасную, аки Волгу реку при дубраве, и упокою тя во всем наряде; и сотворю тебе пир великий; и на пиру велю всякую потеху играти гуселником и трубником и пляску; и начнут тебя тешить; и начнешь, моя миленкая, всем моем имением владети; не дам тебе, миленкая, оскорбети, твоему повся дни и животу твоему». И рече девица ко старому своему мужу: «о безумны и несмысленны стары старик, матерой материк! Хощеш со мною любовь сотворити, а так не спешишь о будущем веце и о смерти, как душа своя спасти; хощеш угодити жене, а не Богу. Пора тебе раздать имение свое нищим; а сам постригися в почестный монастырь, раб и рабынь отпусти на волю, и оне за тебя Богу молить». И рече старый муж ко девице: «как ты, девица, пойдешь за меня, и аз твоего отца и матерь одарю многоценными дары и честь воздам великую». И рече девица ко старому мужю: «О безумный и несмысленный старой старик матерой материк! Аще ли одолееши отца моего и матерь мою многоценными дарами, и отец мой и мати моя выдадут меня за тебя по неволи, и яз стану ходить не по твоему докладу, и слова твоего не послушаю и повеления твоего не сотворю; аще велиши зделать кисло, аз зделаю пресно, а мякова тебе у меня хлеба не видать, всегда тебе сухая крома глодать, зазкалом зубам твоим пагуба, скорыням твоим погубит (?) пагуба ж и кончина, а телу сухота, а самому тебе, старому смерду, изчезновение, а младому отроку моему, молодцу хорошему, советнику, мяхкия крупичетые колачики и здобныя пироги, и различныя овощи, да сахар на блюде, да вино в кубце, в золотом венце, да сверхь тово ему мяхкая хорошая лебединая перина да чижовое зголовье, да соболиное одеяло, а тебе у меня, старому смерду, спать на полу или на кутнике на голых досках с собаками, а в головы тебе из под жернов дресваной камень; да пожалую тебя, велю тебе дать соломеную рогожу, да пей болотную воду, да ежь сухой хлеб, да квашеные поскрепки, а в место тебе место, старому смерду, мостолыга старые коровы, и та недоварена, а младу отроку молотцу, хорошему моему советнику, калачи крупичетые, да сахар на блюде, да вино в купце, в золотом венце, и яз пред миленким стою с трепетом из боязнию, чтобы меня миленкой любил, и жаловал, и дрочил почесту, а нянки и мамки учнут милова на руках носити, а тебе, старому смерду, поберещеной (?) роже, неколотой потылице, жаравной шее, лещевым скорыням, сомове губе, щучим зубам, понырой свине, раковым глазам, потхилому г...у опухлым пятам, синему брюху, рогозинным руковицам, посконная борода, желтая седина, кислая простокваша, неподтвореная сметана, моржовая кожа в воде варена, чертова болота, свиной пастух, сидел бы ты на печи, чтобы у тебя, смерда, в шее скрыпело, а в роте храпело, а в носе сапело, а в г...е, шипело, жил бы ты что жук в г...е, что желна в дупле, что червь за корою, что сверчок за опечью, костям бы твоим ломота, зубам щепота». И рече старой муж ко девице: «коли ты, девица, за мною будеши, и ти не такова будешь. И стал старой муж свататца ко девице и все имение свое на сватовство отдал, а прекрасной девицы за себя не сасватал; и как девица старому мужу говорила, так над ним и сотворила. И вы, старые мужи, сами себе разсудите, младых жен не понимайте: младая жена лиишная сухота; от людей стар бегает, в пиру не сидит, к людем не пристанет, а от ворот не отстанет, в избу не лезет, а хотя и влезет, и он не сядет, в верх глядит, голову закинул, язык закусил, кропчетца, что лихая сабака из под лавки, а укусить не смеет, чтоб самое не зашибли, не говорит, дметца, сам себе досадил старой муж, три годы бегал и удавился. А красная девица вышла замуж за молотца хорошева, с молодым прощаючись, а старова проклинаючи. И как девица старому говорила, так над ним и сотворила. Младому девица честь и слава, а старому мужу коровай сала. А хто слушал, тому сто рублев а хто не слушал, тому ожег в г...о, четцу калачик мягкой. Сей сказке конец.
    • pn
      Бе некий человек: живяше бо в дебрии и сотвори себе хижу, и живяше в ней много лет и в некое время не ста у него пищи, и иде муж той искати себе на потребу снеди, и ходяще по лесу много, и абне обрете стоящу яблонь велии добру, и взя от того древа едино яблоко, и вкуси, и бысть сыт велми. И нача яблоки собирати с яблони той, и узре на яблони траву: обвилась около древа, и сорва травы той едину смоквицу, и нача быти от тое травы глас сицев:
      «Человече! знаеши ли ты меня? и слыхал ли еси про меня?»
      И человек той ста изумелся, нападе на него ужас великии и нача вопрошати той человек:
      »Кто есть ты глас испущаеш? Аз бо тя не знаю. Повеж ми».
      И глас бысть от тое травы:
      «Глаголю тебе, человече, аз бо есм хмель».
      И рече человек той:
      «Кто ты хмель, и какую силу знаеши в себе?»
      И глас бысть от травы тоя:
      «Глаголю тебе, человече: аз бо есм хмель, и начну ти всю тайну свою. Слыши мои глаголы и внимай: аз бо есм силен, боле всех плодов земных, от корени если силного, и многоплодного, и племяни великого, а мати моя сотворена Богом, а имею у себя ноги комки, а утробу не ожерчиву, а главу есми имею высоку, а язык многоглаголив, а ум розной, а очи обе имею мрачнии, завидлив, а сам из спесив велми, и богат, а руце мои держат землю всю; а таков нрав имею: аще который человек станет меня держатца, царь или князь, или боярин, или кто святителский чин имеет, или чернец, или черница, или купец, или муж, или жена всякова чину человек, учнет толко меня держатца, первое доспею его блудником и к Богу немолебника, на молитву нестанлива и ум его отиму: начьнеть без ума ходити, и, встав он с похмеля, не может, на постели своей стонет, и глава болит, и очи его света не видят, и руки его дрожат, и на душе его мутитца, и делат ничего не хочет, и ничто ему доброе на ум не идет, толко душа его жадает, какбы на питися. Аще у которого человека лучится гостем званым быть, на обеде друзям и сердоболям, а буде меня не станет, тут бо несть ни радости и ни веселия, той бо и обед не честен и не похвален. Аще у коего обеда пребываю, тут бо много радости и веселия, той бо и обед честен и славен, всех людей пребывающих в дому его. Аще кто напеться и опохмеля испьет чашу, а потом жадает другую, и потом иные многие испивают, и как напиваютца по вся дни, а яз в ту пору отрыну от него доброе, и воздвигну на него помысл бесовский, и потом введу его в болшую погибель, и учиню его горда и ленлива, и напущу на него тягость болшую, и пойдет из него, во пьянстве всякая неподобная речь, и станет с всяким бранитца и задиратца, покажетьца ему, что он силен добре и богат, и лутче всех. Аз бо тебе глаголю, человече: аще которыи князь или боярин учнет меня держатца, то аз доспею его у Бога не милости, а у царя не в жалованье, и сотворю его хуже нищаго и убогаго. Аще ли от питя умрет, и та душа его будет в огни негасимом, а тело у церкви не положат, а покамест он жив, и напився станет сидеть и пить до полуночи, а спать до полуночи (полудня), и на людей учнет восхвалятися; тогда вси людие ево сироты и вдовицы восплачются, и разбежатца от его пьяньства. Еще глаголю тебе, человече: аще которой мастерой человек учнет меня держатца, аз бо сотворю его ленива, и руки его станут дрожать, и делать ничего не восхощет, и створю его злым пьяницею хуже всех людей, и учнет пить и пропьеться весь, а жена и дети пойдут в мир, и дом его весь раззорю, и не будет жилища его ничего, и род и племя от него отступятца. Еще глаголю тебе, человече, аще учнет меня держатца которой гость или купец, всяк торговой человек, и аз сотворю его безумна и живот свой весь растерзает и пропет, и будет ходить во вечаной ризе и во издраных сабозех, и станет себе заимывать у которого господина, и ему никто не даст и (не) поверит, и не дадут, видя его пьянство, и род и племя от него отступятца. Еще глаголю тебе, человече: аще учнет меня держатца которой боярин, доспею его у государя в ненависти, и будет он ни дворянин, ни селянин, и ум его отниму: начнет без ума ходити и без призору умрет. Еще глаголю тебе, человече: аще которая жена учнет меня держатца, сотворю ея злу пьяницу, иметь она пити, таясь мужа своего, и наведу на нее похоть телесную, и потом введу в болшую погибель и в большой позор, и будет она от Бога отлучена, и от людей в посмех. Еще глаголю тебе, человече, ко всем людем всякому чину, мужам и женам, кто станет держатся, аз таков нрав имею: добро все от него отставлю и наведу на него все худое, и учнет по дворам ходит и пит. Слыхал ли еси ты, человече, о пьянице? Пьяница есть примененна ко свине, свинья бо где не видит, ино рылом потыкает, тако и пьяница, аще в котором дворе пьют, и тут стоит и слушает, пьют ли в том дворе, и спрашивает: в котором дворе пьют? и стоит у ворот и забнет, и просит пить, а сорама нет и стыда не имеет, толко во уме своем имеет, как бы напится, а в котором дворе пьют и ему не дадут, и отойдет от двора того и зломыслит на господина дому того, бранит неподобною лаею и и никого не боитца, и он никого не почитает, сам себя величит и велика сотворяет, и со всяким бранитца, и со всяким задираетца, покажетца ему, что он силен добре и богат и лутче всех. Человек от пьянства: царь царства отстанет, а силный человек силы отстанет, а храбрый мечю предан бывает, а здравы немощен бывает, а многолетны скоро умирает без суда Божия; аще кто пьян умрет, и тело его у церкви не положат, и пения Божия не будет, а душе мука зла. Пьянство ум отнимает, рукоделия порьтит, прибыли теряет, пьяньство князя, сотворяет во убожество, и землю его пусту творит, и долг наводит; пьянство мастером ум отнимает: не может смыслит дела своего, и сотворяет его во убежество, пьянство же от жен мужей отлучает, а жен от мужей; пьяньство ноги отнимает, пьянство в бездонную беду человека вводит, пьянство зрения очей отнимает; пьяньство к церкви Божии не пустит, честь княз не дает, Богу молитися не даст. Ведай себе, человече: на ком худое пьлате, то пьяница; или наг ходит, то пьяница ж; кричит кто или вопит, то пьяница; кто убился, илп сам ногу или руку переломил, или голову сломил, то пьяница; кто в душегубителство сотворит, то пьяница; кто в грязи увалялся, или убился, до смерти кто сам зарезался, ио пьяница. Негоден Богу и человеком пьяница, толко единому дьяволу, и людем всем постыл пьяница; язык долог у пьяницы. Что есть недоброе, то все пьяница. Как его в животе не станет, и ево во огнь кинут пьяницу, в муку волокут пьяницу, черви едят пьяницу, мраз велик пьяницу, розными учнут муками мучить пьяницу, с сотовою во огни царствует пьяница. О человече! якоже аз глаголю тебе, сия вся заповедаю, словеса моя, вонми во уши своя, отложи проч от себя смоквицу сию, якоже еси сорвал, да не увидиши зла над собою.
      Он же, той муж, слыша от тое травы глас глаголющ сицевы словеса, и пристрашен бысть велми, и дивяся, что от травы тоя исходит глас человеческой, и верзет он смокьвицу на землю, и поиде той человек в хижицу свою, и несе яблока в хижицу свою на пищу себе и размышляя: «велпкое чюдо показася мне: слышах бо аз от плода, яко угодное есть, то есть временное, а ни мало вкушати от вина: много убивает, много человек; пите бо есть никоторого человека в добро не вводит, но толко во зло глагол возводит, а Господь от того человека отходит, видя безмерное его пьянство, а дявол о такове человеке радуетца, о неверном и о поганом человеке так не радуетъца, как о пьяном человеке православные веры; неверному и поганому ничто сотворити, а над пьяным человеком, что хощет, то и створит и на вся злая наводит, а Господа Бога нашего прогнивает пьяны человек. Аще ли кии человек от пьяньства бывает лишен, и тем Господа Бога своего возвеселит, а аньгел, хранитель души его и телу, ходит с ним, радуетца, а беси от таковаго человека отходят и гнев болшей на него имеют, а Господь Бог такова человека своею милостю и благодатию хранит его ото всякого дьяволского нахождения, и станет Божие сполнять воздержание доброе и благоприятно Богу, и получит душе своей спасение, и обьряшет от Господа Бога милость в сем веце и в будущем, нине и присно и во веки веком. Аминь.
    • pn
      Вариант малороссийский.
      (Из Рукописи XVII века.)
      Приповесть о некотором рыцери который был, и так себе часу едного поехал в поле, где пред тем розние полки побивал, так же и жадного человека некгди не боялся и о смерти некогда не помышлял, а кгди того часу на том чистом полю на своем добром коню гулял и явилася ему смерть во своем страшном образи и оружие свое показала ему, косу кривую; и рече смерть до рицера: «что, человече, мыслиш? не ведаен не тебе хочу вязати!» Рицер мовит великим фуком: «я не хочу войти и не боюся тебе». Смерть мовить до рицера: «чи знаеш ты, человече, хто я есть, що ся мене не боеш? Чи слихал ты коли колвек о смерти, до сего часу живучи на свите?» Рыцер мовит до смерти: «не так слихал, але и много видал, бо ратные полки побивал». Смерть мовит до рицера: «коли ты смерти многим людем задавал, а на себе смерти некгди ся не сподевал». Рицер рече до смерти: «я естем власний король на земли, я тебе ся не бою». И мовит смерть до него: «о окаянный человече! Чему ся ти мене не хочешь бояти, мене царие бояться, владыки почитают, а и ти уфаеш на богатство свое и на силу. Чи не слыхал еси, человече, як писмо святое мовить; да не хвалится силный силою, богати богатством своем». Рицер мовить до смерти: «я по полю ежду и тебе ся не бою; кгдиж я в далеких краях бивал и разние полки побивал и нехто противно мене не спротивился, бо не могл, и ти до мене з яких пришла и дивуюся тобе, що ти мене а не меча моего острого не боишися». Смерть мовит до рицера; «бо я тебе своим оружием не страшу, бо мое оружие таковое есть, пила тесла, корд, коса кривая; пила есть разние тела, тесла есть отпадение тела, а корд мой прободение сердцу и кривая коса всех заровно косит, як царей славних, так и князей велможных, патриархов, святителей, ченцов и игуменов, богатых и убогих людей». Рицер мовит до смерти: «почто ж ти сюда пришла?» Смерть мовит до рицера: «я хожу помежду дорогами, по чистому полю, по местах, по селах, по водах, шукаючи человека; а знайшовши зараз устрашу его, и озьму его до себе. Рицер мовит до смерти: що ти мя устрашити хощеш своими похвалными словами и кривою косою и иншим своим оружием. Обачимо хто промежку нами будет старший, бо як бачу безпечне ходиш сама без чоду, едно оружие свое носиш». Смерть рече рицару: «3аисте есть, рицеру, оружие мое, которое я ношу, увидив над собою и окрпеться над тобою. Рицер мовит до смерти: не страши ти мене своем оружием, бо я готов з своим всем оружием противну тебе стати». Смерть мовит до рицера: «безумний человече! под ногами моими лежиш». Рицер мовит: «я хочу же б ти под ногами моими лежала». Смерть мовить до рицера: «безумний человече! послухай но ти мене; Самсон силний был паче всех и мовний; кгди бы мел коло в земле, то бы всю землю повернул, да я и того взяла». Рицер мовит до смерти: «откуду ти сюда пришла, чи я по тебе сюда посылал? чи я ведал тебе, албо ти чи знаеш мене? Повежд мне правду. На що ти косу кривую за собою носиш?» Смерть мовит рицеру: «то моя коса разумеется по всех царствах: дал ми теж Господь Бог владзу, же бы всех заровно стинала, бо я есть смерть; потреба мене знати». Рицер мовит до смерти: «коси ти своею косою плод земний, то есть траву, що на косу приналежить, билие, кропиву, а мене ти для чого косити маеш, бо я тебе не знал, и ти мене не знала: по доброй воле розидемося». Смерть мовит рbцеру: «юж уховай сердце в скромности, бо як инших людей не отпускаю, так и тебе не отпущу». И почал рицер на смерть ласково глядети и мовил: «ведаеш о том, смерть, же мне барзо страшен образ твой, же аж не могу от страха твоего на коне сидети, бо юж сустави мне все трясутся. Прошу тебе лагодно, пойди от мене себе проч с своею косою». И рече к нему смерть: «о человече! не пишная есмь и за тим до тебе пришла — не красная, а велми силная, молодих и старых, богатих и убогих за ровно всех побираю; спомни собе человече, от Адама и до сего дне колко было царей, князей, патриярхов, митрополитов, богатих и убогих людей, старых и молодих, то я всех тих побрала; и все мене бояться: чувал оси, рицеру, царя Давида, же во пророцех был пророк, то я и того взяла; царь Александр, же над всеми кролевал, то я и того взяла. А чи ведаеш ти человече, же я жадного богатства не забираю, а не красного оденя, зане же немилостива есть, и некому часу надалей не откладаю: я кого часу прийду, того часу и озму». А кгди рицер вислухал от смерти такие слова, воздхнувшн мовил: ох мне нензному! Уви мне Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, ты сотворил еси небо и землю; изволивий нас ради смерти скусити!» А обернувшися до смерти, рече: «о госпоже моя смерть! Чи явиш любов и ласку свою на мене?» Смерть мовить: никакоже не явлю, человече, тебе любили и фолкги, бо моя любовь во всех есть еднакова, як до царей, так и до всякого человека». Рицер мовит: «мати моя смерть, маю маетностей барзо много — теди тебе все отдаю; до себе бери, а мене отпусти». Смерть мовит: «Не залецай мне своего богатства; ведаю о том, же ти мееш скарбы великии, а ле з собою не забереш, тилко едну кошулю, и скарбы твои люде поживут, которие на них не працовали, бо тебе болш нечого не треба: три лакте тилко земле, и отселе не пойдеш, толко тут мертв ляжеш, а що свой маеток мне отдаеш, то тилко гришиш; бо можеш ти знати же я богатств и скарбов не забираю, а если бым я богатства сбирала, то би и у мене бло несказано и неслихано и не бил би нехто богатий над мене, Царь Александр Македонский албо тие не мали богатства же вся (?) от мене могли откупити, але я не хочу жадного богатства; мое богатство есть разлучити всякаго человека от жития сего; бо хожу так, яко тать потаемне, некому ся не кажу, а никого ся не лишу; теди в чом застану, в том и озьму». Рицер мовит до смерти лагодне: хто тобе владзу таковую дав, же береш людей, а тебе нехто не озьмет? Если хочет, живемо за ровно: над тебе и над мене нехто не буде дужший». Смерть мовит: «неразумный человече! юж и слова твое нечого тебе не помогут, а не потешат тебе; хочу тебе без жадного милосердия з сего света зараз порвати, яко срокги и лютий звер лев человека». Рицер мовит: уви мне госпоже моя смерть! Пожди мало, прошу тебе, отврати от мене гнев свой, бо еще не готов умертн, же бым скоро не отдан был до пропастей адових». Смерть рече: теперь уже, окаянный человече, хощеш каятися своех грехов, коли я до тебе пришла, албо не було пред тим часу каятися грехов своих. Кгди еси у добрах своех и в коштовних шатах ходил еси, але тогда откладал день за день, час за час, и чом ось не каялся тогда грехов своих, а не тож милостиню убогим давал?» Рече человек: «о горе мне грешному человеку! Кгди ж многим людям смерти давал, а на себе смерти некгди не сподевался, а теперь смерть пришла до мене и взяти немилостивно хочет». И смерть рече: «чи слышал еси, человече, як Господь Бог до учеников своих и всех людей мовит: бдите и молетеся, да не внидете в напасть; бо не ведает человек коли злодей в дом его прийде красти, а кгди бы ведал, то бы ся стерегл и не дал бы дому своего викрасти; так и тебе волно было, человече, размишляти о своих грехах и о смерти: а не царь, а не воевода, а не теж святитель але всех заровно стынает старого не чтит, молодого не щадит». Смерть реме: «писмо святое учить, а бысте день и ночь молилися, абы вас Господь Бог не знайшол порожних. И почала смерть его напоминати мовячи: «человече если бы ты ведал, же смерть есть праведником покой, детям веселие, разбойником, которые на покаяние приходят, радость вечная, должником откупление, плачущим утеха». Человек рече: «о горе мне грешному! Госпоже моя смерть! отврати гнев свой от мене, пожди мало». Смерть рече: «коли вам Бог ждет; же бы ви каялися грехов своих и за них покутовали, то ви горше Господа Бога ображаете; як много на свете живете, тим болшей грешите, откладаете день от дня, а не ведаете в котрую годину прйиду и вас кгди в чом застану, в том и озму: вже и тобе, человече, живот и душа от тела разлучается, солнце заходит, годе мне говорити с тобою». И почал человек плакати горко, от сердце ревне мовячи: «Госпоже моя смерть! прошу тебе, дай мне хочь трохи на святе пожити! Нехай бым покаялся грехов своих». Смерть мовит: «не отпущу тебе». Рече человек: «уви мне, смерти злая! Хто тебе ублажит немилостивую? Волел бым ся на свет не родича, що ти теперь надо мною старшинство маеш». Смерть мовит: «Безумный человече! Где твое рицерство и молодость, где твое богатство: все в землю сокрил еси; чи дал еси на церковь? чи дал еси убогим? Якивий еси пожиток душе своей учинил? Теперь уже, окаянный человече, всю маетность отдал бы еси, кгди бы моех рук смертелних увошол, але юж не можна». И узявши кривую косу приступила до него и начала оттинати руки и ноги и все сустави его, и на тих местцах поразила его смерть. И так живот его скончался.
    • pn
      (Из Рукописи XVII века.)
      Некий человек воин оудалой, ежа по полю по чистому, и по раздолью широкому, прииде к нему смерть, и бе видение ея яко лев, ревнуя всячески, страшна от человеческаго оустроения, носящи оу себе оружия всякое мечи, и ножи, и рожни, и серьпы, и сечива, и оскорды, и иная многая незнаемая кознодейства различная образы. Сияже велми смиреная душа и оустрашися вельми изревнова же ей: кто ты еси лютая и зверь образ твой страшен велми, хожение твое о тебе звериное, а подобие человеческое? И рече ему смерть: пришла есмь, хощу взяти! И рече человек той: аз не хощу, а тебя не боюся. Рече ему смерть человече, чим мя не боишися? цари и князи и воеводы боятся, и святители, аз есм славна на земли, а ты мене не хощеши боятися. Рече же человек той: аз есмь оудалец, в ратних делех многи полки побивал, а от единых человек никтоже может братися, и напротиву стати, а ты ко мне едина пришла еси, а оружия и запасы носиши; видится мне, что есть не удала, толко есть страшна, образ твой страшит мя, и оуды во мне трепещут, на тебя смотря, и отъиди прочее, доколе тя не ссеку мечем моим. И рече ему смерть: аз есмь не сильна, и не хороша, и некрасна, да сильных и красных, от Адама и до сего дни, сколько было царей, и князей, и владык, и жен, и девиц, то всех аз собрала. Самсон силный, не богатырь-ли был, тако говорил: аще было кольцо в земли зделано, и аз бы всим светом поворотил; да и того взяла! Александр Македонский и оудалой и храбр и всей подсолнечной царь и государь был; да и того аз взяла! О человече! не мудрее ли тя царский Соломона? Царь Соломон хитр и мудр, да и тот со мною не смел говорить. Акир премудрый во ельлинском царствии не было такова мудреца, ни под солнцем, да и тот со мною несмел говорить, да и того аз взяла! Господь наш Иисус Христос, и той мя изволи вкусити, горькие смерти! Да ведомо человече тебе: аз есмь смерть не посулница, ни богатьства не собираю, ни красна, ни хороша не ношу, аз земныя славы нехощу. Занеже есмь не милостива и с детска неповадилася миловати, аз не милую, ни варовлю ни в чем ни часа. Как пришед, так возму. И рече человек той: госпоже моя смерть, яви на мне любовь свою. Рече же ему смерть: никако же, человече, занеже до миру моя любовь равна есть, какова до царя, такова и до князя, и до нища, и до святителя; аще бы богатства собрала, столко было бы оу мене богатфства бесчисленно всего много, несказанно, царств и земель, занеже, человече, аз яко тать живот возму. Рече: госпоже моя смерть, пожди мало, да покаюся. И рече ему смерть: понеже, человече, Бог глагола вам святыми книгами: бдите и молитеся, на всяк день и час, вам смерть ни грамоты не посылает, ни вести не подаст, но приидет аки тать, и слышал еси, человече, во святом евангелии Господь рече: братие, бдитеся, будите готова, и аще бы человек ведал, в кий день или в кий час тать будет, и он бы в ту нощь бдел и стрегл бояся крепка, не дал бы подкапывати храмины своея; тако мене горкия смерти кто ведал пришествие мене, и он бы крепко того часа ждал, и боялся и готовилъся. Живот рече: оувы мне в великих семи нуждах! О смерть! пощади мя до утра, да дела своя исправлю, исполняюся. И рече смерть: безумныи вы человецы, тем вы, человецы, себе прельщаетеся, и ко иным я такоже преступаю, иные се такоже молятся, и покаяния просят; Бог повелит ми ослабити, и егда оздравиет, и забудет мене, и оучнет жити яко безсмертен, и добрых дел не творит, а ныне ты глаголеши, яко оутру покаюся; да техже оузаоутриев много есть, а бес покаяния, но и паче согрешаете, ко и ныне аз приидох, не пожду, ни пощажу ни единаго часа, но было вам время каятися, но вы пребываете в лености, и в жестосердии, нищих не милуете, но мняще на сем свете бес конца жити, но гордостию распаляем на мя, и хощете со мною братися. Живот рече: се оуже видя, душе моя, и оустрашися зело. И рече же ей человек той: госпоже моя смерть, отпусти мя во град, и аз шед куплю себе срачицу и саван и милостыню сотворю, к нищим и раздам живот свой по себе по церквам, да священники творят службы над ним: богатство свое оставлю. Рече ему смерть: нпкако не отступлю от тебе, человече, коли еси ты был здоров, и ты о души своей непекася, и милостыни не творил от своего богатества своими руками. А нынеча своим животом не волен останется немилому другу; а труждалъся еси даром напрасно весь, а дети твои и жена твоя оскротают и от них пользи несть; добро человеку своими руками давати милостыня и сороковустия по души своей. И рече человек той: ох, ох! И начат плакатися, и рыдати горко, и вопети горше: ох злодею смерть! пришел еси по меня посол немилостивый, и никому от тебе не избыть! И приступи к нему смерть и за хвати за шею серпом, и претре ему пилою сердце на пол, и потом малым оскордецем, и посече ему ногн его, потом руце, таже теслою главу ему отсече, и разрушив вся составы его. Темже и разумейте, человецы вы, и егда человек болит и не оучнет владети собою, и оуды раздробит, а как оувидит больный человек смерть, и от страха забудет, и язык его оумолкнет, и очи остеклеют; тогда видит смерть, Ангела Божия видит и грехи своя что на сем свете согрешил, то все беси ему покажут, и родню свою видит, и сыновы, и дочеры, и жену свою, круг его стоят, над ним плачются; говорит к ним не может от страха, видя грехи своя. Тогда смерть наливает чашу горкую и вольет человеку в рот и в той горести душа из человека изыдет пред всеми, душу праведную ангелы Божии несут в рай, а грешную душу несут беси в муку; понеже сама оуготова. Добро человеку всякому каятяся трижды на год, и милостыня творити и (в) церкви ходити. Братие, блюдетеся смерти сии язык наш кроток, а тамо бес конца, а смерть никогожо минет, всей поведает без милостива. Богу нашему слава и ныне и присно и во веки веком. Аминь.
    • pn

      Тень

      От pn, в По Э.А.,

      Истинно! хотя я иду по долине Тени.
      Псалом Давида.
      Вы, читающие, еще среди живых, но я, пишущий, давно уже переселился в область теней. Ибо странныя вещи случатся и многия тайны откроются и немало веков пройдет, прежде чем эти записки попадут на глаза людей. И, увидев их, иные не поверят мне, другие усомнятся и лишь немногие задумаются над буквами, которыя я вырезаю стальным резцом.
      Этот год был годом ужаса и чувств более сильных, чем ужас, для которых нет названия на земле. Ибо явилось много чудес и знамений, и повсюду, над землей и морем, чума широко развернула свои черныя крылья. А для сведущих в языке звезд небо ясно гласило о бедствии; и в числе прочих я, грек Ойнос, видел, что мы приближаемся к возвращению того семьсот девяносто четвертаго года, когда планета Юпитер, у входа в созвездие Овна, соединяется с красным кольцом страшнаго Сатурна. Особенное состояние небес, если не ошибаюсь, отразилось не только на физическом мире, но и в душах, воображении и мыслях человечества.
      Раз ночью мы сидели в семером в славном чертоге мрачнаго города Птолемаиды вокруг сосудов с багряным Хиосским вином. И в комнате нашей не было другого входа, кроме высокой бронзовой двери; а дверь эту сработал художник Коринн с редким искусством, и была она заперта изнутри. Также и черныя занавеси в этой угрюмой комнате скрывали от нас луну, бледныя звезды и безлюдныя улицы; но не могли оне удалить от нас воспоминание и предчувствие беды. Нас окружали явления, о которых я не могу дать яснаго отчета — явления материальныя и духовныя — тяжелая атмосфера — чувство удушья — тоска — а главное, то страшное состояние, которое испытывают нервные люди, когда чувства обострены и деятельны, а душевныя способности дремлют. Смертная тяжесть отяготела над нами. Отяготела над нашими членами — над убранством комнаты — над кубками, из которых мы пили; давила и пригнетала к земле все, кроме огней семи железных светильников, озарявших наше пиршество. Вытягиваясь длинными тонкими языками света, они горели бледным и неподвижным пламенем, и в отблеске их на круглом эбеновом столе, за которым мы сидели, каждый из нас различал бледность своего лица и безпокойный блеск опущенных глаз собутыльников. И все-таки мы хохотали и веселились — истерическим весельем; и пели песни Анакреона — безумныя песни; и упивались вином — хотя его багряный оттенок напоминал нам кровь. Ибо в комнате был еще один гость в лице молодого Зоила. Мертвый, в саване, он лежал распростертый, — гений и демон всей сцены. Увы! он не принимал участия в нашем пиршестве, и только лицо его, искаженное болезнью, и глаза, в которых смерть не угасила еще пламя чумы, точно следили за нами, участвуя в нашем весельи, насколько мертвые могут принимать участие в весельи тех, кто должен умереть. Но хотя я, Ойнос, чувствовал, что глаза покойника устремлены на меня, я старался не понимать их горькаго выражения и, упорно глядя в глубину эбеноваго зеркала, громким и звучным голосом распевал песни теосца. Но мало по малу мои песни замерли, и их отголоски, раздававшиеся среди черных зановесей, затихли, заглохли и умолкли. И вот, из этих черных завес, где исчезли последние отзвуки песен, выступила мрачная, неопределенная тень, подобная той, которую отбрасывает от человека луна, когда стоит низко над горизонтом: но это не была тень человека, ни бога, ни какого либо известнаго существа. И проскользнув вдоль занавесок, она встала наконец во весь рост на поверхности бронзовой двери. Но тень была смутная, безформенная, неопределенная, и не была это тень человека или бога — ни бога Греческаго, ни бога Халдейскаго, ни бога Египетскаго. И тень оставалась на бронзовой двери, под аркой карниза, и не двигалась, и не произносила ни слова, но стояла неподвижно. А дверь, на которой остановилась тень, если память меня не обманывает, возвышалась против ног юнаго Зоила, над его телом, закутанным в саван. Но мы, семеро собутыльников, видевшие как тень выходила из занавески, не смели взглянуть на нее пристально и, опустив глаза, упорно вглядывались в глубину эбеноваго зеркала. И наконец я, Ойнос, пробормотал вполголоса несколько слов, спрашивая у тени, где она живет и как ее зовут. И тень отвечала: «я тень, и мое жилище вблизи катакомб Птолемаиды, подле мрачных адских равнин, смежных с нечистым каналом Харона». И тогда мы, семеро, вздрогнули от ужаса на наших ложах и вскочили дрожа, трепеща, цепенея от страха, ибо звук голоса тени не был звуком одного существа, но множества существ, и изменяясь от слога к слогу, глухо раздавался в наших ушах, напоминая знакомые и родные голоса многих тысяч почивших друзей.
    • pn
      Шли путники. И случилось им сбиться с дороги, так что приходилось итти уже не по ровному месту, а по болоту, кустам, колючкам и валежнику, загораживавшим им путь, и двигаться становилось все тяжелее и тяжелее.
      Тогда путники разделились на две партии: одна решила, не останавливаясь, итти все прямо по тому направлению, по которому она шла сейчас, уверяя себя и других в том, что они не сбились с настоящаго направления и все-таки придут к цели путешествия; другая партия решила, что так как направление, по которому они идут теперь, очевидно неверное, — иначе они бы уже пришли к цели путешествия, то надо искать дорогу, а для того, чтобы отыскать ее, нужно, не останавливаясь, двигаться как можно быстрее во всех направлениях. Все путники разделились между этими двумя мнениями: одни решили итти все прямо, другие решили ходить по всем направлениям; но нашелся один человек, который, не согласившись ни с тем, ни с другим мнением, сказал, что, прежде чем итти по тому направлению, по которому уже шли, или начать двигаться быстро по всем направлениям, надеясь, что мы этим способом найдем настоящее, нужно прежде всего остановиться и обдумать свое положение и потом уже, обдумав его, предпринять то или другое. Но путники были так возбуждены движением, были так испуганы своим положением, так хотелось им утешать себя надеждой на то, что они не заблудились, а только на короткое время сбились с дороги и сейчас опять найдут ее, так, главное, им хотелось движением заглушить свой страх, что мнение это встречено было всеобщим негодованием, упреками и насмешками людей как перваго, так и второго направления. "Это совет слабости, трусости, лени", — говорили одни.
      "Хорошо средство дойти до цели путешествия, состоящее в том, чтобы сидеть на месте и не двигаться", — говорили другие. "На то мы люди и на то нам даны силы, чтобы бороться и трудиться, побеждая препятствия, а не малодушно покоряться им", — говорили третьи.
      И сколько ни говорил отделившийся от большинства человек о том, что, двигаясь по ложному направлению, не изменяя его, мы наверное не приближаемся, а удаляемся от своей цели, и что точно так же мы не достигнем цели, если будем метаться из стороны в сторону, что единственное средство достигнуть цели состоит в том, чтобы, сообразив по солнцу или по звездам, какое направление приведет нас к нашей цели, и избрав его, итти по нем, но что для того, чтобы это сделать, нужно прежде всего остановиться, остановиться не за тем, чтобы стоять, а за тем, чтобы найти настоящий путь и потом уже неуклонно итти по нем, и что для того и для другого нужно первое остановиться и опомниться, — сколько он ни говорил этого, его не слушали.
      И первая часть путников пошла вперед по направлению, по которому она шла, вторая же часть стала метаться из стороны в сторону; но ни та, ни другая не только не приблизились к цели, но и не выбрались из кустов и колючек и блуждают до сих пор.
      Точь в точь то же самое случилось со мной, когда я попытался высказать сомнение в том, что путь, по которому мы забрели в темный лес рабочаго вопроса и в засасывающее нас болото немогущих иметь конца вооружений народов, есть не вполне тот путь, по которому нам надо итти, что очень может быть, что мы сбились с дороги, и что поэтому не остановиться ли нам на время в том движении, которое очевидно ложно, не сообразить ли прежде всего по тем общим и вечным началам истины открытой нам, по тому ли направлению мы идем, по которому намеревались итти? Никто не ответил на этот вопрос, ни один не сказал: мы не ошиблись в направлении и не блуждаем, мы в этом уверены потому-то и потому-то. Ни один человек не сказал и того, что, может-быть, и точно мы ошиблись, но что у нас есть средство несомненное, не прекращая нашего движения, поправить нашу ошибку. Никто не сказал ни того, ни другого. А все разсердились, обиделись и поспешили заглушить дружным говором мой одиночный голос. "Мы и так ленивы и отсталы. А тут проповедь лени, праздности, неделания!" Некоторые прибавили даже: ничегонеделания. "Не слушайте его, — вперед, за нами!" — закричали как те, которые считают, что спасение в том, чтобы, не изменяя его, итти по раз избранному направлению, какое бы оно ни было, так и те, которые считают, что спасение в том, чтобы метаться по всем направлениям.
      — Что стоять? Что думать? Скорее вперед! Все само собой сделается!
      Люди сбились с пути и страдают от этого. Казалось бы, первое и главное усилие энергии, которое следует сделать, должно бы быть направлено не на усиление того движения, которое завлекло нас в то ложное положение, в котором мы находимся, а на остановку его. Казалось бы, ясно то, что, только остановившись, мы можем хоть сколько нибудь понять свое положение и найти то направление, в котором мы должны итти, для того, чтобы притти к истинному благу не одного человека, не одного разряда людей, а к истинному общему благу человечества, к которому стремятся все люди и отдельно каждое сердце человеческое. И что же? Люди придумывают все возможное, но только не то одно, что может спасти, и если и не спасти их, то хоть облегчить их положение, именно то, чтобы хоть на минуту остановиться и не продолжать усиливать своею ложною деятельностью свои бедствия. Люди чувствуют бедственность своего положения и делают все возможное для избавления себя от него; но только того одного, что наверное облегчит их положение, они ни за что не хотят сделать, и совет сделать это больше всего раздражает их.
      Если бы можно было еще сомневаться в том, что мы заблудились, то это отношение к совету одуматься очевиднее всего доказывает, как безнадежно мы заблудились и как велико наше отчаяние.
    • pn
      Торговали люди мукою, маслом, молоком и всякими съестными припасами. И один пред другим, желая получить побольше барышей и поскорее разбогатеть, стали эти люди все больше и больше подмешивать разных дешевых и вредных примесей в свои товары: в муку сыпали отруби и известку, в масло пускали маргарин, в молоко - воду и мел. И до тех пор, пока товары эти не доходили до потребителей, все шло хорошо: оптовые торговцы продавали розничным и розничные продавали мелочным.
      Много было амбаров, лавок, и торговля, казалось, шла очень успешно. И купцы были довольны. Но городским потребителям, тем, которые не производили сами своего продовольствия и потому должны были покупать его, было очень неприятно и вредно.
      Мука была дурная, дурное было и масло и молоко; но так как на рынках в городах не было других, кроме подмешанных, товаров, то городские потребители продолжали брать эти товары и в дурном вкусе их и в своем нездоровье обвиняли себя и дурное приготовление пищи, а купцы продолжали все в большем и большем количестве подмешивать посторонния дешевыя вещества к съестным припасам.
      Так продолжалось довольно долго; городские жители все страдали и никто не решался высказать своего недовольства.
      И случилось одной хозяйке, всегда питавшейся и кормившей свою семью домашними припасами, приехать в город. Хозяйка эта всю свою жизнь занималась приготовлением пищи и хотя и не была знаменитой поварихой, но хорошо умела печь хлебы и вкусно варить обеды.
      Купила эта хозяйка в городе припасов и стала печь и варить. Хлебы не выпеклись, а развалились. Лепешки на маргариновом масле оказались невкусными. Поставила хозяйка молоко, сливки не настоялись. Хозяйка тотчас же догадалась, что припасы нехороши. Она осмотрела их, и ея догадка подтвердилась: в муке она нашла известку, в масле — маргарин, в молоке — мел. Увидав, что все припасы обманные, хозяйка пошла на базар и стала громко обличать купцов и требовать от них или того, чтобы они держали в своих лавках хорошие, питательные, непорченые товары, или чтобы перестали торговать и закрыли свои лавочки. Но купцы не обратили никакого внимания на хозяйку и сказали ей, что товары у них первый сорт, что весь город уже сколько лет покупает у них и что они даже имеют медали, и показали ей медали на вывесках. Но хозяйка не унялась.
      —    Мне не медали нужны, — сказала она, — а здоровая пища, такая, чтобы у меня и у детей от нея животы не болели.
      — Верно ты, матушка, муки и масла настоящаго и не видала, — сказали ей купцы, указывая на засыпанную в лакированные закрома белую на вид, чистую муку, на жалкое подобие масла, лежащее в красивых чашках, и на белую жидкость в блестящих прозрачных сосудах.
      — Нельзя мне не знать, — отвечала хозяйка, — потому что я всю жизнь только то и делала, что сама готовила и ела вместе с детьми. Товары ваши порченые. Вот вам доказательство, — говорила она, показывая испорченный хлеб, маргарин в лепешках и отстой в молоке. — Ваши товары надо все в реку бросить или сжечь и на место их завести хорошие! — И хозяйка не переставая, стоя пред лавками, кричала все одно подходившим покупателям, и покупатели начинали смущаться.
      Тогда, видя, что эта дерзкая хозяйка может повредить их торговле, купцы сказали покупателям: "Вот посмотрите, господа, какая шальная эта баба. Она хочет людей с голоду уморить. Велит все съестные припасы потопить или сжечь. Что же вы будете есть, коли мы ея послушаемся и не будем продавать вам пищи? Не слушайте ея: она — грубая деревенщина и не знает толка в припасах, а нападает на нас только из зависти. Она бедна и хочет, чтобы и все были так же бедны, как она".
      Так говорили купцы собравшейся толпе, нарочно умалчивая о том, что женщина хочет не уничтожать припасы, а дурные заменить хорошими.
      И тогда толпа напала на женщину и начала ругать ее. И сколько женщина ни уверяла всех, что она не уничтожить хочет съестные припасы, что она, напротив, всю жизнь только тем и занималась, что кормила и сама кормилась, но что она хочет только того, чтобы те люди, которые берут на себя продовольствие людей, не отравляли их вредными веществами под видом пищи; но сколько она ни говорила и что она ни говорила, ея не слушали, потому что было решено, что она хочет лишить людей необходимой для них пищи.
      То же случилось со мной по отношению к науке и искусству нашего времени. Я всю жизнь питался этой пищей и — хорошо ли, дурно — старался и других, кого мог, питать ею. И так как это для меня пища, а не предмет торговли или роскоши, то я несомненно знаю, когда пища есть пища и когда только подобна ей. И вот, когда я попробовал той пищи, которая стала продаваться в наше время на умственном базаре под видом науки и искусства, и попробовал питать ею любимых людей, я увидал, что большая часть этой пищи не настоящая. И когда я сказал, что та наука и то искусство, которыми торгуют на умственном базаре, маргариновыя или по крайней мере с большими подмесями чуждых истинной науке и истинному искусству веществ, и что знаю я это, потому что купленные мной на умственном базаре продукты оказались неудобосъедаемыми ни для меня, ни для близких мне людей, не только неудобосъедаемыми, но прямо вредными, то на меня стали кричать и ухать и внушать мне, что это происходит от того, что я не учен и не умею обращаться с такими высокими предметами. Когда же я стал доказывать то, что сами торговцы этим умственным товаром обличают безпрестанно друг друга в обмане; когда я напомнил то, что во все времена под именем науки и искусства предлагалось людям много вреднаго и плохого и что потому и в наше время предстоит та же опасность, что дело это не шуточное, что отрава духовная во много раз опаснее отравы телесной и что поэтому надо с величайшим вниманием изследовать те духовные продукты, которые предлагаются иам в виде пищи, и старательно откидывать все поддельное и вредное, — когда я стал говорить это, никто, никто, ни один человек ни в одной статье или книге не возразил мне на эти доводы, а из всех лавок закричали, как на ту женщину: он безумец! он хочет уничтожить науку и искусство, — то, чем мы живем. Бойтесь его и не слушайтесь! Пожалуйте к нам, к нам! У нас самый последний заграничный товар.
    • pn
      Выросла сорная трава на хорошем лугу. И, чтобы избавиться от нея, владельцы луга скашивали ее, а сорная трава от этого только умножалась. И вот добрый и мудрый хозяин посетил владельцев луга и в числе других поучений, которыя он давал им, сказал и о том, что не надо косить сорную траву, так как она только больше распложается от этого, а надо вырывать ее с корнем.
      Но или потому, что владельцы луга не заметили, в числе других предписаний добраго хозяина, предписания о том, чтобы не косить сорной травы, а вырывать ее, или потому, что не поняли его, или потому, что по своим расчетам не хотели исполнить этого, но вышло так, что предписание о том чтобы не косить сорной травы, а вырывать ее, не исполнялось, как будто его никогда и не было, и люди продолжали косить сорную траву и размножать ее. И хотя в последующие годы и бывали люди, которые напоминали владельцам луга предписание добраго и мудраго хозяина, но их не слушали и продолжали поступать попрежнему, так что скашивать сорную траву, как только она показывалась, сделалось не только обыкновением, но даже священным преданием, и луг все больше и больше засорялся. И дошло дело до того, что в лугу стали одне сорныя травы, и люди плакались на это и придумывали всякия средства для поправления дела, но не употребляли только одного того, которое давно уже было предложено им добрым и мудрым хозяином. И вот случилось в последнее время одному человеку, видевшему то жалкое положение, в котором находился луг, и нашедшему в забытых предписаниях хозяина правило о том, чтобы не косить сорной травы, а вырывать ее с корнем, — случилось этому человеку напомнить владельцам луга о том, что они поступали неразумно и что неразумие это уже давно указано было добрым и мудрым хозяином.
      И что же? — вместо того, чтобы проверить справедливость напоминания этого человека и в случае верности его перестать косить сорную траву и в случае неверности его доказать ему несправедливость его напоминания или признать предписания добраго и мудраго хозяина неосновательными и для себя необязательными, владельцы луга не сделали ни того, ни другого, ни третьяго, а обиделись на напоминания того человека и стали бранить его. Одни называли его безумным гордецом, вообразившим себе, что он один из всех понял предписание хозяина; другие — злостным лжетолкователем и клеветником; третьи, забыв о том, что он говорил не свое, но напоминал только предписания почитаемаго всеми мудраго хозяина, называли его зловредным человеком, желающим развести дурную траву и лишить людей их луга. "Он говорит, что не надо косить траву, а если мы не будем уничтожать траву, — говорили они, нарочно умалчивая о том, что человек говорил не о том, что не надо уничтожать сорную траву, а о том, что надо не косить, а вырывать ее, — то сорная трава разрастется и уже совсем погубит наш луг. И зачем нам тогда дан луг, если мы должны воспитывать в нем сорную траву?" И мнение о том, что человек этот или безумец, или лжетолкователь, или имеет целью вред людей, до такой степени утвердилось, что все его бранили и все смеялись над ним. И сколько ни разъяснял этот человек, что он не только не желает разводить сорную траву, но, напротив, считает, что в уничтожении дурной травы состоит одно из главных занятий земледельца, как и понимал это добрый и мудрый хозяин, слова котораго он только напоминает, — сколько он ни говорил этого, его не слушали, потому что окончательно решено было, что человек этот или безумный гордец, превратно толкующий слова мудраго и добраго хозяина, или злодей, призывающий людей не к уничтожению сорных трав, а к защите и возращению их.
      То же самое случилось и со мной, когда я указал на предписание евангельскаго учения о непротивлении злу насилием. Правило это было проповедано Христом и после Него во все времена и всеми Его истинными учениками. Но потому ли, что они не заметили этого правила, или потому, что они не поняли его, или потому, что исполнение этого правила показалось им слишком трудным, — чем больше проходило времени, тем более забывалось это правило, тем более и более удалялся склад жизни людей от этого правила, и наконец дошло дело до того, до чего дошло теперь, — до того, что правило это уже стало казаться людям чем-то новым, неслыханным, странным и даже безумным. И со мной случилось то же самое, что случилось с тем человеком, который указал людям на давнишнее предписание добраго и мудраго хозяина о том, что сорную траву не надо косить, а надо вырывать с корнем.
      Как владельцы луга, умышленно умолчав о том, что совет состоял не в том, чтобы не уничтожать дурной травы, а в том, чтобы уничтожать ее разумным образом, сказали: не будем слушать этого человека, — он безумец, он велит не косить дурных трав, а велит разводить их, так и на мои слова о том, что, для того чтобы по учению Христа уничтожить зло, надо не противиться ему насилием, а с корнем уничтожать его любовью, сказали: не будем слушать его, он безумец: он советует не противиться злу, для того чтобы зло задавило нас.
      Я говорил, что по учению Христа зло не может быть искоренено злом, что всякое противление злу насилием только увеличивает зло, что по учению Христа зло искореняется добром: "благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас, творите добро ненавидящим вас, любите врагов ваших, и не будет у вас врага" *). Я говорил, что по учению Христа вся жизнь человека есть борьба со злом, противление злу разумом и любовью, но что из всех средств противления злу Христос исключает одно неразумное средство противления злу насилием, состоящее в том, чтобы бороться со злом злом же.
      И эти слова мои были поняты так, что я говорю, будто Христос учил тому, что не надо противиться злу. И все те, чья жизнь построена на насилии и кому поэтому дорого насилие, охотно приняли такое перетолкование моих слов и вместе с ним и слов Христа, и было признано, что учение о непротивлении злу есть учение неверное, нелепое, безбожное и зловредное. И люди спокойно продолжают под видом уничтожения зла производить его.
      •) Учение двенадцати апостолов.
    • pn
      Когда Адам и Ева, за преступление их, были изгнаны из Едема, и благочестивый Авель уже испустил дух под тяжкою рукою своего брата, Мирза, возлюбленная и горестная сестра Авеля, воспитывала дерева и цветы. То был Едем в малом виде, полный прохладных теней и благоухания.
      Скоро потом вошла Мирза в сад и ужаснулась, увидев опустошение на листьях и на цветах. Она подошла ближе, увидела на ветви страшное животное с грызущими зубами, ужаснулась еще более и побежала к брату своему Сифу. «Посмотри», сказала она, «змея сидит на ветви и пожирает мои кустарники».
      Сиф пришел в сад и, посмотрев на гусеницу, сказал: «Нет, Мирза! токмо страх представил тебе животное в ужасном виде. Змея пресмыкается на чреве, а сие животное имеет ноги; это иной червь, который, подобно агнцам, живет листьями. Я раздавлю его!» Юноша потряс дерево, и гусеница упала на землю.
      «Ах, нет! нет!» умоляла Мирза, «не убивай его! Не насыщаемся ли и мы древесными плодами? Животное не знает, что это мой сад и моя радость. И так не убивай его. Я стану кормить его досыта, и оно не будет вредить растениям».
      «Не подчинены ли нам звери и не в нашей ли они власти?» сказал юноша.
      «Однакож», отвечала Мирза, «лучше оказывать милосердие и кротость, нежели власть. Оставь ему жизнь!»
      Потом Мирза сделала жилище для гусеницы, и давала ей, утром и вечером, листьев и цветов древесных более, нежели она могда потребить.
      В следующее утро рано пришла Мирза в сад и посмотрела в жилище гусеницы, но не нашла ее. «О, она еще спит», сказала Мирза с детскою простотою», но я не хочу будить ее, а стану собирать листья, пока роса еще лежит на них». Так собирала она листья и цветы. Ибо Мирза, благотворя насекомому, полюбила его. Она любила всю природу, с того времени как не стало Авеля.
      Когда Мирза с цветами и листьями подошла к жилищу гусеницы, она нашла в нем смертный покров ея, блестящий и прекрасный, как среброцветное яблоко. Мирза остановилась в удивлении; она призвала отца, мать и все свое семейство, и сказала: «Посмотрите, какое творение я воспитала! Теперь оно мертво и покоится в удивительном гробе. Но как знать? Может быть оно снова возродится!»
      Так говорила Мирза в пророческом духе. Но она не знала, что имеет дар предвещания.
      Адам, отец ея, сказал: «Кто может изследовать сие таинство? Конец и начало сокрыты от очей человеческих. Но да не останется новое явление без мудраго поучения. Внесем сие творение в нашу хижину».
      По словам его, они внесли покров животнаго в свое жилище. Мирза между тем говорила: «Я радуюсь, что пеклась об нем до самой его смерти».
      Так лежал покров неизвестнаго животнаго в жилище людей, для них образ Авеля, первопреставльшагося. Одним утром, когда все они были вместе и с унынием разговаривали о смерти, вдруг раздался тихий шум и смертный покров сам собою пришел в движение. Все приступили к нему и смотрели в тихом ожидании.
      Мгновенно распалась среброцветная гробница: из нея вышло живое существо, трепещущее и распускающее двойныя крылья. И крылья его были голубыя, подобныя сафиру и ясному своду небесному, окруженныя златыми воскраинами, и каждое крыло было в пядень длиною и широтою. На распавшейся гробнице лежала красная капля, подобная капле крови. Новорожденное существо, на шумящих крыльях, оставило хижину, и вознеслося превыше благоуханий дерев цветущих.
      Священное удивление и радость наполнили сердца первобытных людей; они вспомнили об Авеле, первопреставльшемся, и очи их отверзлися и узрели Авеля, подобнаго Ангелу.
      И услышали они глас Ангела смерти, вещающий к ним: «Зрите, в смерти зараждается жизнь, и дни грядут в вечность. Чистым помыслам и детской вере дается созерцать истину в чувственных образах».
      С сего дня престала Мирза печалиться об Авеле, и первобытные люди начали помышлять о смерти с радостною надеждою.
    • pn

      Слезы

      От pn, в Круммахер Ф.А.,

      В лунную и звездную ночь ходил Гилель с учеником своим Сади по садам горы Масличной.
      Сади сказал: «Видишь ли ты там человека в лучах месяца? что он делает?»
      Гилель ответсвовал: «Это Садок: он сидит на могиле своего сына и плачет».
      «Не уже ли Садок», сказал юноша, «не может умерить своей печали. Народ называет его справедливым и мудрым».
      «Разве справедливый и мудрый не должен чувствовать горести?» возразил Гилель.
      «В чем же состоит преимущество мудраго пред безумцем?" спросил Сади.
      Тогда ответсвовал учитель: «Смотри: горькия слезы очей его падают на землю; но лице его обращено к небесам».
    • pn

      Товия

      От pn, в Круммахер Ф.А.,

      Когда Товии младшему, благословенному долготою дней, исполнилось сто двадцать семь лет, проведенных радостно в страхе Божием, тогда впал он в тяжкую болезнь: ибо конец жития его приблизился. Сын его Азария стоял у одра его и плакал; страдания отца раздирали сердце его. Но Товия не жаловался и не стенал; душа его была ясна, и лице просиявало, когда болезнь на краткое время отступала.
      Тогда Азария рек: «Отче! Душа моя недоумевает, как можешь ты быть весел и мужествен в толикой борьбе, в горьких страданиях и пред лицем смерти?»
      Товия отверз уста свои и рек: «Сын мой! Я часто разсказывал тебе о странствовании моем из Нинивии в землю Индийскую, которое повелел мне отец во дни моей юности. Под руководством Божиим исполнив верно волю отца моего, я должен был возвратиться в отчизну. С радостным мужеством пустился я в трудный путь: ибо я совершил дело мое и шел в дом отца моего. Последние дни странствования моего были самые тяжкие, ибо путь мой лежал чрез горящия песчаныя пустыни и дикия, крутыя горы. Но помышления об отце и отчизне наполняли сердце мое мужеством и укрепляли утомленное тело мое. Я удвоил шаги, достиг отчизны и пал в объятия отца моего».
      Тут объяли умирающаго жестокия страдания. Когда они прошли, старец улыбнулся, и продолжал: «И что значит смертный отец пред Вечным? Не руководил ли Он меня в течении жизни? Не посылал ли Он мне Ангела своего во время опасности и печали? Оставит ли меня ныне, на распутии? Нет! странствование мое скончавается; я возвращаюсь в отчизну».
      По сих словах, Товия благословил сынов своих и сыны сынов своих, и скончался на руках Азарии. Они погребли его, и все племя Товии ходило по пути правому, в жизни непорочной.
×
×
  • Создать...

Важная информация

Мы разместили cookie-файлы на ваше устройство, чтобы помочь сделать этот сайт лучше. Вы можете изменить свои настройки cookie-файлов, или продолжить без изменения настроек.