Тамирис

В число учеников божественнаго Платона вступил молодой поет, одаренный творческим умом и блистательными способностями. Все, кто знал его, славили его сочинения, и Еллада надеялась иметь в нем другаго Софокла и Пиндара.

Но похвала толпы оглушила его: он возгордился и с презрением говорил о Гезиоде, Есхиле и других великих стихотворцах.

Ето огорчало божественнаго мудреца, и он желал излечить душу тщеславнаго юноши. «Я оказал бы тем», говорил он, «отечеству большую услугу, чем завоеванием целой области. Ибо священная поезия дана человеку для того, чтобы вознести его над землею. Но она не может быть собственностию душ слабых и больных».

В один весенний вечер подошел молодой поет к Платону, который уединенно порогуливался в саду Академии. Юноша начал разговор с мудрецом и сказал: Я почти кончил стихотворение, которое должно восхитить Елладу и доставить мне вечный лавровый венец.

«Желаю тебе счастия», ответствовал Платон, «если ето удалося тебе».

И может ли быть иначе? возразил поспешно юноша.

Платон продолжал: «Дар песнопения, мой любезный, ниспосылается богами; они же увенчивают и успехом. Но ты, кажется мне, помышляешь не о богах, а только о самом, себе».

Юноша. Я в самом себе чувствую божество.

Платон. «Было бы лучше, если бы ты себя чувствовал в божестве».

Юноша. Разве ето не все равно?

Платон. «Отнюдь нет. Ныне ты помышляешь и говоришь только о самом себе, веришь только себе и силам своим. Иначе ты бы молчал и пел. Ты желаешь только славы от людей и хвалы народа. Небесное, мой любезный, должно предшествовать земному».

Юноша. Я не понимаю тебя, Платон.

Платон. «Я буду говорить словами отца песнопения. Если ты, как я слышу, не хочешь почитать его за неподражаемаго; то, по крайней мере, он старее тебя, а молодые люди должны слушать старших».

Юноша. Хорошо! пусть будет так, хотя я никогда не стану почитать его высочайшим образцем.

Платон. «Однакож он поучает нас многому в древних своих сказаниях, которыя ты, надеюсь, презирать не будешь. И так выслушай одно из них».

Платон ввел юношу в благоухающую беседку; они сели, и мудрец начал разсказывать:

«Тамирис, приятный певец Фракийский, пришел к Царю Евроту Ехалийскому, который щедро награждал его за пение и уважал как любимца Муз. Но Царская похвала и блистательныя награды погубили искуснаго певца. Возгордясь, он хвалился победить в пении и самых Муз, когда бы оне захотели с ним состязаться».

«Музы, которыя в то время жили между смертными, встретились с ним на пути и увидели его гордость. Оне поразили его слепотою, и, ах! лишили его златаго дара песнопения и искусства одушевлять звуками арфу».

«Как могли боги», спросил юноша, «противореча сами себе, уничтожить в певце дар, который они сами вложили в него?»

«Не боги», ответствовал Платон, «но он сам умертвил его. С гордостию началась его слепота и наказание».

«Но дослушай», продолжал мудрец, «что еще прибавляет древнее сказание. Музы не уничтожили божественнаго дара; оне переселили душу Тамириса в соловья».

Слышешь ли ты его в Платанах? Знаешь ли ты любимца Муз? Его вид прост и неукрашен; он скрывается в темных кустарниках и любит более всего петь во время тихой ночи. Он не знает, что душа Тамириса живет в нежной груди его.

Платон умолк и слушал пение соловья. Юноша встал и с досадою в сердце своем оставил божественнаго мудреца. С сего времени, презирая поучения природы и мудрости, он не являлся никогда в саду Академии.

Но имя юноши не блистает между имен певцов Еллады.